ГАФИЗЪ - Перевод А. Фета

Представляя на судъ истинныхъ любителей поэзіи небольшой букетъ, связанный въ моемъ переводѣ изъ стихотворныхъ цвѣтовъ персидскаго поэта, считаю нелишнимъ сказать нѣсколько словъ, могущихъ споспѣшествовать вѣрному воззрѣнію на предполагаемыя пьесы. Не зная персидскаго языка, я пользовался нѣмецкимъ переводомъ, составившимъ переводчику почетное имя въ Германіи; а это достаточное ручательство въ вѣрности оригиналу. Нѣмецкій переводчикъ, какъ и слѣдуетъ переводчику, скорѣе оперсичитъ свой родной языкъ, чѣмъ отступитъ отъ подлинника. Съ своей стороны и я старался до послѣдней крайности держаться не только смысла и числа стиховъ, но и причудливыхъ формъ газелей, въ отношеніи къ размѣрамъ и риѳмамъ, часто двойнымъ въ соотвѣтствующихъ строкахъ.
Даже поверхностное знакомство съ нашимъ поэтомъ служитъ отраднымъ подтвержденіемъ двухъ несомнѣнныхъ истинъ: во-первыхъ, что духъ человѣческій давно уже достигъ той эѳирной высоты, которой мы удивляемся въ поэтахъ и мыслителяхъ нашего Запада; во-вторыхъ, что цвѣты истинной поэзіи неувядаемы, независимо отъ эпохи и почвы ихъ производившей. Напротивъ того, если они дѣйствительно живые цвѣты,-- экзотическое ихъ происхожденіе сообщаетъ имъ особенную прелесть въ глазахъ любителей.
Новымъ подтвержденіемъ тому, что Азія страна чудесъ и вопіющихъ противуположностей, является странная судьба или, лучше сказать, странное духовное развитіе нашего поэта.
Магометъ-Шемзеддинъ, солнце вѣры {Странно напоминать, что все это происходитъ на магометанскомъ Востокѣ.}, по прозванію Гафизъ, блюститель корана, такъ какъ онъ съ начала до конца зналъ наизустъ эту священную книгу, -- родился въ Ширазѣ и жилъ въ немъ съ перваго до послѣдняго десятилѣтія XIV вѣка нашей эры. Онъ принадлежалъ къ сектѣ дервишей и софи или созерцательныхъ мудрецовъ и мистиковъ, предавался богословскимъ и философскимъ трудамъ, сочинялъ въ аскетическомъ вдохновеніи возвышеннѣйшіе гимны, въ которыхъ попиралъ во прахъ все плотское, за что и получилъ прозваніе: мистическій языкъ. Онъ былъ великимъ, славнымъ учителемъ своего времени, окруженнымъ толпою учениковъ, и въ качествѣ наставника состоялъ въ такой милости при дворѣ, что великій визирь Хаджи-Ковамеддинъ-Магометъ-Али выстроилъ для него отдѣльную школу. И вдругъ, подъ старость лѣтъ, этотъ мистикъ и мудрецъ добровольно отказывается отъ всѣхъ плодовъ своихъ долговременныхъ усилій и бойкая пѣсня старца расцвѣтаетъ тѣми яркими красками жизни, тѣмъ ароматомъ неподдѣльной свѣжести, какими украшены пѣсни юности только немногихъ избранныхъ; а между тѣмъ все, что пережилъ, извѣдалъ и перемыслилъ старецъ, звучитъ въ его лирѣ, перестроенной на новый ладъ.
Этотъ нравственный переворотъ возбудилъ негодованіе въ прежнихъ приверженцахъ поэта; тѣмъ не менѣе у него нашлись благородные и просвѣщенные друзья. Окруженный ихъ любовью и уваженіемъ, Гафизъ скончался въ глубокой старости въ 1389 году. Прахъ его покоится въ Моселѣ -- одномъ изъ прелестныхъ предмѣстій Шираза и понынѣ привлекаетъ почитателей поэта.
Переведенныя мною пѣсни относятся ко второй эпохѣ его дѣятельности, и я желалъ бы, чтобы читатель испыталъ хотя часть того наслажденія, которое выпало на долю моему труду.

I.

Звѣзда полуночи дугой золотою скатилась;
На лоно земное съ его суетою скатилась.

Цвѣты тамъ она увидала и травы долины,
И радостной ихъ и живой пестротою плѣнилась.

Она услыхала звонки говорливые стада,
И мелкихъ, серебряныхъ звуковъ игрою плѣнилась.

Коня увидала она, проскакавшаго въ полѣ,
И лошади статной летучей красою плѣнилась.

И мирными кровами хижинъ она и деревьевъ,
И даже убогой гнилушкой лѣсною плѣнилась.

И все полюбя, ужъ на небо она не просилась --
И рада была, что ночною порою скатилась.

II.

О! если бы озеромъ былъ я ночнымъ,
А ты луною, по немъ плывущей!

О! если бъ потокомъ я былъ луговымъ,
А ты былинкой, надъ нимъ растущей!

О! если бы розовымъ былъ я кустомъ,
А ты бы розой, на немъ цвѣтущей!

О! если бы сладостнымъ былъ я зерномъ,
А ты бы птичкой его клюющей!

III.

Мы Шемзеддинъ, со чадами своими,
Мы шейхъ Гафизъ и всѣ его монахи --
Особенный и странный мы народъ.
Удручены и вѣчныхъ жалобъ полны,
Безъ устали ярмо свое влача,
Роняя перлы изъ очей горячихъ --
Мы веселы и ясны какъ свѣча.
Подобно ей мы таемъ, исчезаемъ,
И какъ она, улыбкой счастья свѣтимъ.
Пронизаны кинжалами рѣсницъ
Жестокихъ, вѣчно требующихъ крови,
Мы только въ этихъ мукахъ и живемъ.
Въ грѣховномъ морѣ вѣчно утопая,
Съ раскаяньемъ нисколько не знакомы,
А между тѣмъ свободные отъ злаго,
Мы вѣчно дѣти свѣта, а не тьмы --
И тѣмъ толпѣ вполнѣ непостижимы.
Она людей трехъ видовъ только знаетъ:
Ханжу во-первыхъ, варвара тупаго,
Фанатика, съ его душею мрачной;
А во-вторыхъ развратника безъ сердца,
Ничтожнаго, сухаго эгоиста --
И наконецъ, обычной колеей
Бредущаго; но для людей какъ мы
Ей не найдти понятья и названья.

IV.

Если вдругъ, безъ видимыхъ причинъ,
Затоскую, загрущу одинъ,

Если плоть и кости у меня
Станутъ ныть и чахнуть, безъ кручинъ,

Не давай мнѣ горькихъ пить лѣкарствъ:
Не терплю я этихъ чертовщинъ.

Принеси ты чашу мнѣ вина,
Съ нею лютню, флейту, тамбуринъ.

Если это не поможетъ мнѣ,
Принеси мнѣ сладкихъ устъ рубинъ.

Если жъ я и тутъ не исцѣлюсь,
Говори, что умеръ Шемзеддинъ.

V.

Я былъ пустынною страной;
Огонь мистическій спалилъ
Моей души погибшій долъ;
Песокъ пустыни огневой,
Я тамъ взвивался и пылилъ,
И, вѣтромъ уносимый,
Я въ небеса ушелъ.
Хвала Творцу! во мнѣ Онъ
Унялъ убійственный огонь...
Онъ дождикъ мнѣ послалъ сырой --
И кротко охлажденный,
Я прежній отыскалъ покой;
Богъ далъ мнѣ быть веселой,
Цвѣтущею землей.

VI.

О! какъ подобенъ я -- смотри!
Свѣчѣ, мерцающей въ потьмахъ;
Но ты, въ сіяющихъ лучахъ,
Восходъ зари.
Лишь ты сіяй, лишь ты гори,
Хотя по первому лучу
Твой яркій свѣтъ зальетъ свѣчу,
Но умолять тебя хочу:
Лишь ты гори,
Чтобъ я угасъ въ твоихъ лучахъ.

VII.

Дано тебѣ и мнѣ
Созвѣздіемъ любовнымъ
Украсить небеса:
Ты въ нихъ луною пышной,
Красавицей надменной,
А плачущей Плеядой
При ней мои глаза.

VIII.

Десять языковъ лилѣи
Жаждутъ пѣсни соловья,
И съ нѣмѣющихъ выходитъ
Ароматная струя.

IX.

Вѣтеръ нѣжный, окрыленный,
Благовѣстникъ красоты,
Отнеси привѣтъ мой страстный
Той одной, что знаешь ты.

Разскажи ей, что со свѣта
Унесутъ меня мечты,
Если мнѣ отъ ней не будетъ
Тѣхъ наградъ, что знаешь ты.

Потому, что подъ запретомъ
Видѣть райскіе цвѣты
Тяжело -- и сердце гложетъ
Та печаль, что знаешь ты.

И на что цвѣты Эдема,
Если въ душу пролиты
Ароматы той долины,
Тѣхъ цвѣтовъ, что знаешь ты,

Не орломъ я быть желаю
И парить на высоты;
Соловей Гафизъ ту розу
Будетъ пѣть, что знаешь ты.

X.

Падетъ ли взоръ твой гордый
На голову, во прахѣ
Трактирнаго порога,
Не тронь ея, -- молю я!
То голова Гафиза,
Что надъ собой невластенъ...
Не наноси ты словомъ
Ему -- или зазорнымъ
Насиліемъ -- обидъ.
Незнающее мѣры,
Все существо въ немъ, -- словно
Лишь изъ трактирной пыли
Всемилосердый создалъ --
Онъ знаетъ, что творитъ.
Обдумай только это --
И кроткимъ снисхожденьемъ
Твою исполнитъ душу
Тогда бѣдняги, старца,
Упавшаго постыдно,
Неблагородный видъ.

XI.

Книгу мудрую берешь ты --
Свой бокалъ беретъ Гафизъ;
Къ совершенству все идешь ты --
Къ безднѣ золъ идетъ Гафизъ.

Въ рабствѣ тягостномъ живешь ты,
Терпѣливою овцей --
Какъ пустынный левъ въ неволѣ,
Всѣ оковы рветъ Гафизъ.

Съ тайной гордостью ведешь ты
Списокъ мнимо добрыхъ дѣлъ --
Новый грѣхъ ежеминутно
На себя кладетъ Гафизъ.

Многихъ избранныхъ блюдешь ты
Поученіемъ своимъ --
Къ безразсудствамъ безразсудныхъ,
Веселясь, зоветъ Гяфизъ.

Мечь убійственный куешь ты,
Покарать еретиковъ --
Свѣтлый стихъ свой, драгоцѣнный,
Золотой, -- куетъ Гафизъ.

Къ небу ясному встаешь ты,
Дымомъ тяжкимъ и густымъ --
Горной рѣчки блескъ и свѣжесть
Въ глубь долинъ несетъ Гафизъ.

Всѣ скажу однимъ я словомъ:
Вѣчно бѣдный человѣкъ,
Горечь каждому даешь ты,
Сладость всѣмъ даетъ Гафизъ.

XII.

Ты въ мозгу моемъ убогомъ
Не ищи совѣтовъ умныхъ,
Только лютней онъ веселыхъ,
Только флейтъ онъ полонъ шумныхъ.

XIII.

Пусть, на сколько хватитъ силъ,
Чернь тебя клянетъ!
Пусть зелоты на тебя
Выступятъ въ походъ!

Ты не бойся ихъ, Гафизъ;
Вѣчно милосердъ,
Самъ Аллахъ, противу нихъ,
Твердый твой оплотъ,

Зельзебилами *) твою
Жажду утолитъ,
Сваритъ солнце для тебя
Райскихъ этихъ водъ.

Чтобы горести твои
Усладить вполнѣ,
Онъ безкрылаго, не разъ,
Ангела пришлетъ.

Мало этого; Онъ самъ
Въ благости своей
Поэтическій вѣнецъ
На тебя кладетъ.

И не Греція одна,
Даже и Китай --
Пѣсни вѣчныя твои
Съ завистью поетъ.

Будутъ нѣкогда толпой
Гробъ твой навѣщать;
Всякій умница тебя
Съ честью помянетъ.

И когда умрешь ты, -- твой
Просвѣтленный ликъ
Солнце, блескомъ окружа,
Въ небо понесетъ.

*) Зельзебилъ -- райскій источникъ.

XIV.

Въ царство розы и вина приди,
Въ эту рошу, въ царство сна -- приди.

Утиши ты пѣснь тоски моей,
Камнямъ эта пѣснь слышна -- приди.

Кротко слезъ моихъ уйми ручей;
Ими грудь моя полна -- приди.

Дай испить мнѣ, здѣсь, во мглѣ вѣтвей,
Кубокъ счастія до дна -- приди.

Чтобъ любовь до тла моихъ костей
Не сожгла, -- она сильна, -- приди.

Но дождись, чтобъ вечеръ сталъ темнѣй;
Но тихонько и одна -- приди.

XV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XVI.

Веселись -- о, сердце-птичка!
Пой, довольное судьбиной,
Что тебя плѣнила роза,
Воцарившись надъ долиной.

Ужъ теперь тебѣ не биться
Въ грубой сѣти птицелова,
И тебя не тронутъ когти,
Не укуситъ зубъ змѣиной.

Правда, что занозы розы
Глубоко въ тебя вонзились,
И истечь горячей кровью
Ты должна передъ кончиной.

Но за то твоей кончинѣ
Нѣтъ подобной ни единой: --
Ты умрешь прекрасной смертью,
Благородной, соловьиной.

XVII.

Предавъ себя судьбамъ на произволъ,
Моя душа жила голубкой мирной;
Но твой -- о солнце! пламень къ ней дошелъ, --
Испепелилъ ее твой огнь всемірной.

И вотъ, смотри, что пепелъ произвелъ:
Свободныхъ крылъ гордись стезей обширной,
Божественнаго генія орелъ
Дышать взлетаетъ радостью эѳирной.

XVIII.

Грозныя тѣни ночей,
Ужасы волнъ и смерчей --
Кто на покойной землѣ,
Даже при полномъ желаньи,
Васъ понимать въ состояньи?
Тотъ лишь одинъ васъ пойметъ,
Кто, подъ дыханіемъ бурь,
Въ неизмѣримомъ плыветъ
Отъ береговъ разстояньи.

XIX.

Ахъ, какъ сладко, сладко дышетъ
Ароматъ твоихъ кудрей!
Но еще дышалъ бы слаще
Ароматъ души твоей.

XX.

Въ доброй вѣсти, нѣжный другъ, не откажи,
При звѣздахъ прійдти на лугъ -- не откажи.

И въ бальзамѣ, кроткій врачъ души моей,
Чтобъ унять мой злой недугъ, -- не откажи.

Въ леденцахъ румяныхъ устъ, чтобы мой взоръ
За слезами не потухъ, -- не откажи.

Въ пищѣ тѣмъ устамъ, что юности твоей
Воспѣваютъ гимны вслухъ, -- не откажи.

Въ персяхъ, нѣжныхъ какъ лилѣйные цвѣты,
Въ этихъ округленныхъ двухъ, -- не откажи.

И во всемъ, на что завистливо въ ночи
Смотритъ неба звѣздный кругъ, -- не откажи.

Въ томъ, чему отдавшись разъ, хотя на мигъ,
Вѣки счастья помнитъ духъ, -- не откажи.

Въ томъ, что властно укротить еще одно
Предъ могилою испугъ -- не откажи.

XXI.

Ежели осень наноситъ
Злые морозы -- не сѣтуй ты.
Снова надъ міромъ проснутся
Вешнія грозы -- не сѣтуй ты.

Ежели мертвою листвою
Всюду твой взоръ оскорбляется,
Знай, что изъ смерти живыя
Выглянутъ розы, -- не сѣтуй ты.

Если тернистой пустыней
Путь твой до Кабы *) потянется,
Ни на колючій кустарникъ,
Ни на занозы не сѣтуй ты.

Если Юсуфъ **) одинокій
Плачетъ, отторженъ отъ родины,
Знай, что заблешутъ звѣздами
Жаркія слезы, -- не сѣтуй ты.

Все переходчиво въ мірѣ,
Жребій и твой перемѣнится;
Только не бойся судьбины
Злобной угрозы, -- не сѣтуй ты.

*) Каба или Кааба -- мечеть съ гробомъ Магомета.
**) Юсуфъ -- Іосифъ.

XXII.

Гіацинтъ своихъ кудрей
За колечкомъ вилъ колечко,
Но шепнулъ ему зефиръ
О твоихъ кудряхъ словечко.

XXIII.

Твой вѣчно, неизмѣнно,
Пока дышать я буду;
Усну ль я подъ землей --
Взлечу къ твоей одеждѣ
Я пылью гробовой.

XXIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXV.

О помыслахъ Гафиза
Лишь онъ одинъ, да Богъ на небѣ знаетъ.
Ему онъ только -- сердце
Грѣховное и пылкое ввѣряетъ.

И не однимъ прощеньемъ
Всемилосердый благъ, -- Онъ благъ молчаньемъ...
Ни ангеламъ, ни людямъ
Объ этомъ онъ словечка не роняетъ.

XXVI.

Сошло дыханье свыше,
И я слова распознаю:
"Гафизъ! зачѣмъ мечтаешь,
"Что самъ творишь ты пѣснь свою?
"Съ предвѣчнаго начала
"На лиліяхъ и розахъ,
"Узоръ ея волшебвый
"Стоитъ начертанный въ раю!"

А. ФЕТЪ.