А.А. Фет - Письма - Я. П. Полонскому - 12 августа станция Коренная Пустынь. 1888.

Московско-Курской ж. д. 12 августа
станция Коренная Пустынь. 1888.

Дорогой друг Яков Петрович. Манилов первый изобрел "именины сердца";
Лорис-Меликов {1} изобрел "диктатуру сердца", я же, при баснословной своей
беспамятности, обладаю _памятью сердца_. И вот, в этой-то памяти хранится
твое письмо, писанное ко мне в Крылов (Новогеоргиевск) из Одессы {2}, в
котором ты пишешь: "извини за дурной почерк; в комнате холодно, и я пишу
тебе лежа в постели, так как фланелевый халат мой я заложил жиду". Но тогда,
хотя лежа в постели, ты писал мне, а теперь угрожаешь по переезде из
холодной Райволы {3} в теплый Петербург окончательно замолчать. Мы все на
нашем юге зябли это время, и если не топили дома, то только совестясь топить
в августе. Полагаю, что ощущение холода усиливалось в нас мыслию, как должны
Вы зябнуть в Райволе. При хорошем сене допускаю рай-волу, но на рай-человеку
несогласен. Как ты ни стараешься выставить меня своим нравственным
противником, я с восторгом вижу, что мы принадлежим с тобою к одному и тому
же разряду людей, не ожидающих, чтобы блага земные, добываемые усиленным
умственным и физическим преемственным трудом, неизвестно откуда сами прыгали
в рот, как галушки - гоголевскому Пацюку. Моисей глубоко понимал отвращение
людей к труду, почему условие в поте лица поставил в виде наказания. Зато
нам с тобою пришлось много и упорно потрудиться в жизни, и, зная вполне
значение и цену труда, я всеми помышлениями на старости лет рвусь к
беззаботной тишине синекуры. Воспитываемые нами в деревне очень жестки и
синикуры {4}, и, право, хотелось бы поесть белых и не таких жестких.
Желал бы знать, какое впечатление произвели на тебя мои правдивые
воспоминания, не нравящиеся, как ты пишешь, Страхову. И вообще здесь, в
глуши, я не скоро узнаю о впечатлении, произведенном этою статьей.
Марья Петровна и Екатерина Владимировна усердно благодарят тебя за
любезное приветствие.
Мы с женою мечтаем увидать тебя будущею зимою в Питере.
Все это время я зябну, кисну и при малейшем умственном усилии засыпаю.
Боясь заразить тебя своею кислятиной - умолкаю и земно кланяюсь твоему
превосходительному поэтичеству.

Твой старый
А. Шеншин.