А.А. Фет - Письма - И. П. Борисову - Октябрь 1851 г.

Любезный друг Ваня!
Я убежден, что переписка наша должна быть отдыхом, удовольствием,
потребностью и никак не догматическою скукой - принуждением, а потому-то я и
беру большой лист и пишу сколько могу тесней; и надеюсь, что письма мои хотя
в половину доставят тебе то удовольствие, с каким я постоянно читаю твои
милые строки: письма к тебе - мои единственные дневники; для себя их писать
- для этого я слишком мало эгоист и слишком много ленив, но тебе мне приятно
высказываться, и я уверен, что если мы и не сойдемся в мыслях, ты все-таки
поймешь мои в той мере, в какой я понимаю твои и дорожу ими. Как милы твои
князья Новосельский и Касимовский. Но кажется, что мать-и-мачеха помогала, и
все дело окончилось честным пирком да свадебкой. Значит, и ботаника
Мценского уезда к чему-нибудь полезна. Но я сильно боюсь за дурные
последствия действия таких злых кореньев - не было бы порчи или чего
подобного, оборони боже, хотя Подбелевец {1} из давних времен славится
искусными бабками, знахарками, ворожейками, угадками и проч. ученым людом.
Да, Ваня, с тобой, мой друг, я люблю окунаться душой в ароматный воздух
первой юности; только при помощи товарища детства душа моя об руку с твоей
любит пробежать по оврагам, заросшим кустарником и ухающим земляникой и
клубникой, по крутым тропинкам, с которых спускали нас деревенские лошадки,
- но один я никогда не уношусь в это детство: оно представляет мне совсем
другие образы - интриги челяди, тупость учителей, суровость отца,
беззащитность матери и тренирование в страхе изо дня в день. Бог с ней, с
этой, как выражается капитан Крюднер {2}, паршивой молодостью.
Если ты имел право, бежавши созданного тобой идеала жизни и счастья,
создать себе совершенно противоположную бледно-бесцельную жизнь, которою
пробиваешься теперь, то отчего же мне не обратиться к жизни, для которой я
не рожден, не вскормлен, не вспоен. Не будем обвинять никого -это
ребячество. Все люди одинаково дурны и хороши - одни только более или менее
умны - восприимчивы к впечатлениям. Ты говоришь о каком-то "дождался" - я,
брат, ждал, ждал - и теперь не жду, чего ждал. Я ждал женщины, которая
поймет меня - и дождался ее. Она, сгорая, кричала: "Au nom du del sauvez les
lettres!" {Во имя неба, берегите письма! (фр.).} {3} - и умерла со словами:
он не виноват, - а я. После этого говорить не стоит.
Смерть, брат, хороший пробный камень. Но судьба не могла соединить нас.
Ожидать же подобной женщины с условиями ежедневной жизни было бы в мои лета
и при моих средствах верх безумия. Итак, идеальный мир мой разрушен давно.
Что же прикажешь делать? Служить вечным адъютантом - хуже самого худа; ищу
хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга. Может быть, это будет
еще худшее худо - но выбора нет. Если мне удастся устроить это дело - к
черту все переводы в Петербург, засяду в деревне стричь овец и доживать век.
Если никто никогда не услышит жалоб моих на такое непонимание друг друга, то
я буду убежден, что я исполнил свою обязанность, и только. Черт знает -
знать, моя жизнь в самом деле так плачевна, что лишь только я заболтаюсь с
тобой про себя, так тотчас сойду на минорный тон. Если я женюсь в
Екатеринославской губернии, то знаешь что? брось службу - покупай имение
рядом, да и сиди у меня, или я у тебя - ей-ей - это будет гораздо умней, чем
добиваться черт знает чего. Трагический конец Богданова {3} жалок, но он,
быть может, имел цель. Все сознанное душой человека - хорошо, но
бессознательно действовать простительно только в тяжкие - крутые минуты
жизни - и то в _минуты_ - понимаешь меня? Вот мой план для себя и для тебя.
Я согласен без клеветы и неблагодарности, что там, дома, нас любят и мы их
любим, но мы там лишние; у всякого есть местечко, куда его следует вставить,
как в той растрепанной карте Америки, что была у вас с Сашей: {4} Парагвай
никак нельзя было влепить в Северную Америку или в Океан, а мы с тобой
кусочки тоже атласа, только какой-то растерянной и разорванной части света.
Имена надписаны - но где целая карта - неизвестно. То и к нам надо хотя
своему столяру заказать дощечки - подходящие к нам хотя и не больно-то
хорошо, а уж карту, если подрисуем домашними красками, все лучше, чем
валяться, брат. Никакого уважения нет к географической вещи; пожалуй,
мальчишка вместо салазок привяжет к нитке, да и давай таскать по всем
улицам.

21 октября.

Спасибо, милая, хорошая моя, чернобровая, похожая на меня! что ты
вспомнил про меня. _Вспомни, вспомни ты, злодейка, как мы с тобой, моя
любезная, погуливааали!!!_ - Хотел бы многое тебе сказать, да ей-ей не могу,
все кажется мне до того мелочным и не занимательным, что стыдно подобную
галиматью посылать по почте. Скажу тебе одно: в среду или четверг еду к
Ильяшенке {5} свататься, т. е. посмотрю, если не очень будет противно, то,
как говорит Ильяшенко, заберу барышню, его свояченицу, имеющую тысяч на 21
сер. состояния. Если дело уладится, то на той же почте подробно опишу тебе
всю комедию. Мать девушки хлопочет о процессе, и вообрази весь ад
выслушивания содержания процесса и весь ход губернского законоприложения и
судопроизводства - это нагоняет столбняк. Если дело устроится - не знаю,
попаду, быть может, как девушка, пряха Крылова, из огня да в полымя! ну, да
человек любит перемены в жизни. Вот тебе и любовь, и стремления, и проч. и
проч. Если женюсь, то буду просить у старика {6} лысого повара Афанасия по
причине не сварения моим желудком хохлацких яств и питий, а если он будет
затрудняться, то попрошу у тебя на время фатьяновского корела Ивана или др.
подобного искусника. Все же они помешаны на слове "оброк", пусть живет у
меня до поры до времени и платит оброк. - Посетители! и конец моему
посланию. Будь здоров и не забывай душой преданного тебе

А. Фета {7}.