|
А.А. Фет -
Письма - А. Л. Бржеской - 29 июня 1879 г. Будановка.
Mir ist es, dcnk ich nur an dirh
Wie in den Mond zu schauen.
Goethe {*}.
{* Мне думать о тебе - равно, // Что на луну взирать. Гете (нем.).}
А когда смотришь в одну, живешь чувством, противуположностью познания,
вот почему не требуйте последовательности в моих к Вам, дорогой граф,
обращениях. Я настолько же ценю, если не более, Ваше сердце, как и голову.
Да мне кажется, что, как бы мы ни ершились, мы (быть может, к сожалению, в
нашем юдольнем мире) оба добрые по природе люди, и наши мозги заставляют нас
искать оправдания и осуществления нашим стремлениям. К чему же мы в
настоящий момент пришли? Мне кажется, к одному и тому же убеждению,
высказываемому в разных формах, что в таком хаосе понятий, стремлений,
условий жизни, какие нас окружают, никакое государство, народ, общество,
семейство, человек жить не могут. Нужна другая форма. Какая? Это другой
вопрос. Мы, как во время бури, швыряем за борт как одуренные все, что под
руку попадет, и ненужный груз, и образа, и компас, и руль, и паруса, и
канаты, и собственных детей. Когда это кончится? Бог знает. И чем? Я задал
себе вопрос, что делать? в письме к Вам, и милый Страхов передал, что оно
получено в минуту такого же вопроса между Вами. Не думайте, однако, чтобы я
лично хотя на минуту сомневался в том, что мне делать. Я помню гетевское:
"Ein guter Mensch in seinem dunklen Drange ist sich der rechten Weges wohl
bewusst" {Знай: чистая душа в своем исканье смутном // Сознаньем истины
полна (нем.).}.
Кроме того, я имею прямое указание прототипа аскета и постника Иоанна
Крестителя, сказавшего воинам: "Никого же обидите и оклеветайте и довольны
будьте оброки вашими". Тут все сказано и пальцем указано, и последнее -
довольство своими насущными средствами к существованию - основание первых
предначертаний. Только из этого недовольства наличными средствами вытекает
вся проповедь насилий тех нигилистов, которых можно сравнить с рыбой сепией,
которая, когда ее преследуют, выпускает темную струю, чтобы напустить туману
и сбить с толку всякое ясное созерцание окружающего. Если б я не знал, что
мне делать, или не хотел ничего делать, то давно бы не хуже других
догадался, что лучше и удобнее ничего не делать там, где все кругом очень
хорошо знают, что им делать. Где с утра зеленщик, мясник и т. д. присылают
спросить, какую мне угодно выбрать зелень, котлету или рыбу и т. д., и очень
хорошо знает, что сосед его только и ждет, чтобы он отпустил дрянь или
сказал невежливость, чтобы перебить у него практику.
Но дело туда идет, что наша страшная среда сделается окончательно
невыносимой, и тогда нужно только выждать простодушного покупателя и
наградить его приятностями нашей рабочей среды - и бежать.
Страхов пробыл два дня. На другое утро мы пришли в кабинет, и, взяв
немецкого Шопенгауэра, он сказал, что будет строгим судьей.
Не без сердечного трепета стал я ему читать свой перевод, сначала там,
где работаю, а затем с самого начала, когда я еще не совсем приладился к
автору, а потому боялся неумелости. Но в том и другом случае добродушное
лицо Николая Николаевича принимало маслянистое выражение, и, смеясь до
раскрытия остатков своих зубов, он восклицал: "Чудесно, Афанасий
Афанасьевич! будет одной хорошей книгой больше". Признаюсь, это мне крайне
приятно и поддает духу окончить к зиме всю "Welt".
В последний приезд Вы вообще как будто были не в духе и даже не
объяснили мне, почему графиня не может в этом году быть у нас. Все это я
узнал от Страхова, равно как и о кори, столь распространенной детской
болезни. Но Вы как-то сказали, что в Самаре засуха, а теперь могу сообщить
взаимно, что и на Грайворонке с Троицы ни капли дождя и, между прочим,
гречиха и не всходит. Остальное в соразмерности. Запасных денег у меня нет.
Радуюсь, что была возможность поставить Воробьевку на хозяйственную ногу,
пока хромую.
Говорю не для жалоб, которых не терплю, а для того, чтобы сказать себе:
"Я не привык тратить много на себя, а напротив, привык всю жизнь держать
себя на коротких поводах и в шенкелях. Але-гоп, и год проживу. А завтра
будет то, что будет". Написано у меня было первоначально к Вам на трех
листах, но я заменил их тем листком, что получил при Страхове. Здоровье все
еще хромает. Вчера был мужик-егерь и обещал много дупелей и куропаток. Если
буду в силах, отведу старую душу.
Наши усердные приветствия графине и Татьяне Андреевне. Все ждут поездки
в Москву - и все нет.
Ваш А. Шеншин.
Наш Семен все просит Вашего заступничества в Туле по его деньгам.
Делать все - ничего не делать. Делать можно только одно. А в руке всегда
дело одно.
|
