А.А. Фет - Письма - Л. И. Толстому - 3 мая 1876 г.

Московско-Курской ж. д.
Полустанция Еропкино.



<...> Письмо Ваше до того для меня значительно и чревато содержанием,
что я только, как Федор Федорович {1}, когда ему нечего говорить, готов
протяжным голосом повторять: "Ja-j-j-a". <...> Жизнь (день прекрасный,
солнечный, соловьи поют, и я купил отличную вороную матку рысистую) снова
фактически отодвигает меня от самого края нирваны, в которую все время mit
Sehnsucht {с тоской (нем.).} смотрело мое недовольство и мука. Вы правы, я
не встречал двух людей, которые бы так искренно, так взаправду смотрели на
великую нирвану и даже санзару {2}. Люди обыкновенно об них не говорят, а
если говорят и даже пишут томы, то к слову, как на тему красноречия, чтобы
тотчас же уйти в какую-нибудь мельчайшую подробность обыденного быта, где
всем управляет Ваш несравненный бог мух. Der Fliegengott.
Письма мои к Вам, как и Ваши ко мне, не литература, а грезы облаков.
Порядку в них и ранжиру не ищите, но в причудливой и отрывочной игре их
отражается то творческое дуновенье, которого не найдешь в скалах, полях,
словом, в оконченных произведениях из неподвижного материалу, воздвигнутых
той же творческой рукой.
Давно хотел я Вам сказать, что государство со своей точки размножения
людей, платящих повинности, казнит скопцов. Но что _скопчество_ есть самый
логический вывод из буквального учения Христа, не говорю о словах: "Иже
оскопится меня ради, тот мой слуга". Какой подвиг может быть для плотеборца,
как убить самый корень - высшую Bejahung des Willens? {утверждение воли
(нем.).} Это для меня давно было неоспоримо и хотел Вам это передать. А тут
вдруг читаю в тексте церковных преданий о видении ангелов (у Костомарова в
нескольких местах): "Некие прекрасные скопцы в белых ризах", то есть прямо
ангелы. А писали это люди без верования, более нас чуткие к нравственным
идеалам. Стало быть, я был прав.
Теперь напишу Вам психологическую правду, но по форме ужасную чушь, из
которой сами вытаскивайте ноги, если можете, а Вы можете, порукой все Ваше
бытие. В последний раз, как и всегда при свидании, Иван Петрович Новосильцев
приветствовал меня обычной фразой: "Toujours le plus joli pied du monde"
{Как обычно самая красивая нога в мире (фр.).}, глядя на мои ноги. Мои
сапоги сжались к остальным двум моим братьям. Вот и настоящий мой патент на
народность, которая, как и у зверей, только основание к известным от них
требованиям и не обращенным к ним известным надеждам: "Скакать, но не
тяжести возить. Думать, но не молотком бить целый день". Но ведь это
все-таки надежда, не более. Может случиться, что Донец обскочит кровную
английскую. Признавая очевидные права породы - я ни на волос более ей не
приписываю сверх ее данных. Тем не менее я несказанно доволен моим внесением
в родословную книгу {3} по отношению к кому бы Вы думали? К Вам. Мне часто
говорят: "Люби меня не за богатство, не за талант, не за душевную или
телесную красоту, а за меня самого". Начало этой фразы можно слушать, а к
концу выходит дичь. Право, в Вас, например, мне дорог не поэт Толстой, а по
преимуществу животрепещущий, глубокий, наблюдательный и самобытный разум. Но
если бы он не был поэтом и был дураком? Тогда бы он не был Л. Толстым, ergo,
о нем не могла бы идти и речь. Несмотря на все это, меня постоянно в
сношениях с Вами и только с Вами беспокоила мысль, а ну как он терпит мою
близость из-за Фета? Теперь этот пузырь прорвался, и я о нем и не думаю.
Теперь никакие другие соображения, кроме вопроса, стоит ли для Толстого моя
начинка этой близости - не существует, называйся я хоть X. Y. Z. Все это
пришло в голову по поводу статьи о сенсимонизме в "Revue des deux Mondes".
Все им хочется направлять природу и силу вещей, то есть делать, чтобы вода
была не мокра. Для меня главный смысл в "Карениной" - нравственно-свободная
высота Левина. Отнимите у Левина великодушие по породе - он будет врать,
отнимите состояние- он будет врать в окружном суде, сенате, в литературе, в
жизни. Может ли голодающий быть ценителем роскошного обеда? Напрасно теперь
журналисты выхваляют науку - она им кимвал звучащий, потому что она уличная
сволочь, и у них, как у французской и немецкой буржуазии, не было научных
преданий. Они не служители, а лакеи науки, как выразился Тютчев. Напрасно
наши дворяне говорят, что не нужно им науки. Наука, в сущности, прирожденное
уважение к разуму и разумности в широком смысле. А кто не уважает высших
интересов человечества, не может ни в чем дать хорошего совета. А ведь их
пусти непременно в советники, да еще в действительные, тайные. Ну, что эти
прирожденные слепцы могут тайно посоветовать, кроме поездки в Буф? А тут
Боборыкин, - однофамилец губернатора, прислал ко мне жалобу на то, что
состоящий ему должным 6 рублей крестьянин вечером злонамеренно зашел к нему
в залу и, отвечая грубо, ушел. Но в сенях злонамеренно закричал: "Караул", и
схватил половую щетку, с какой прибежал в людскую и объявил, что он,
Боборыкин, его избил. _Между тем щетка осталась все та же_. Хорошо? И потому
он просил поступить _по законам_ за злостную клевету. Надо прибавить, что
такую клевету про него разглашают очень часто. Но на этот раз сей слух, что
хотя _щетка_ и осталась все _такая же_, то в этом ребра помещика не повинны.
Конечно, не эти люди удержат нас на Вашей идеальной высоте. Видно, у истории
свои задачи, которых она не раскрывает до разрешения.
Сию минуту приехала так давно ожидаемая нами М-Не Козлова, жившая у
Кейзер, у которых в доме Frankfurt а/М, по их словам, жил Шопенгауэр.
Сказывают, что он не разлучался с трубкой, а он противник курения табаку.
Едва ли верна повесть о трубке.
<...>
Спасибо, что отвел душу, побеседовав с Вами. Вот уже истинно dixi et
animam solvavi {сказал и душу облегчил (лат.).}.
Как здоровье графини? Мы все, начиная с жены и Оли, просим ее принять
наши поклоны и лучшие желания.

Преданный Вам А. Шеншин.

Чтобы быть художником, философом, словом, стоять на _высоте_, надо быть
свободным, то есть не торчать до одурения на поезде железной дороги, или в
конторе, или в окружном суде. Таких еще не бывало.