А.А. Фет - Письма - Я. П. Полонскому - 7 января 1889.

Дорогой дружище
Яков Петрович.
Человек, давно отказавшийся от сдобного, завел своего сынишку в
кондитерскую к горячим пирожкам и облизывается, глядя, как малый, замаслив
рот и щеки, уписывает пирожки. Кто ж меня уверит, что любящий отец делает
это не для своего удовольствия. Кто этого не понимает, тот осужден всю жизнь
скитаться от заблуждения к заблуждению, увеличивая ту бессмыслицу, которая
на свете слывет философским миросозерцанием. Я хочу только сказать, что
когда обращалось к тебе, в сущности, с ласкательными словами, то не ищи на
это причин вне меня и моих ощущений; мне приятно гладить твою шкурку, потому
что она бобровая, а будь она шкурой дикобраза, я бы ее трогать не стал.
Недавно, как-то вечером, я вслушался в чтение наизусть знакомой тебе
Екатерины Владимировны, которую ты упорно называешь Надеждой, давно
знакомого мне стихотворения:

"Поцелуй меня,
Моя грудь в огне..."

и меня вдруг как-то осенило всей воздушной прелестью и беспредельным
страданием этого стихотворения {1}. Целую ночь оно не давало мне заснуть, и
меня все подмывало, невзирая на опасения явиться в глазах твоих сумасшедшим,
- написать тебе ругательное письмо. "Как, мол, смеешь ты, ничтожный
смертный, с такою определенностью выражать чувства, возникающие на рубеже
жизни и смерти". Разругать тебя, обнять со слезами и сказать: "ты, быть
может, желаешь слышать наше признание. - Ну, да, мы все придуманные,
головные писатели, а ты один настоящий прирожденный, кровью сердца бьющий
поэт".
На другой день у меня были гости; я почувствовал потребность прочесть
барыням это стихотворение, и Екатерина Владимировна подала мне его в
"Заметках Страхова - о поэтах" {2}. Тут, в свою очередь, мне захотелось
склонить колени перед Страховым, умевшим сказать про это стихотворение: "Но
если бы пери умирала и какой-нибудь добрый дух, ее любивший, сидел у ее
изголовья, он не мог бы выразить этого мгновения лучше и сообразнее с своей
светлой натурой". - Такой молодец.
Но довольно о хорошем, отрадном; приходится говорить перед самым
дурацким юбилеем о весьма мало утешительном. Накануне Нового года я жестоко
простудился и по сей день никуда не выхожу из дому; а вечером жена моя
вернулась с семейного обеда у брата Дмитрия с левой рукою, переломленной
наехавшим на ее сани извозчиком. Теперь рука у нее в гипсовой повязке, и, по
крайней мере, прекратились страшные страдания, нераздельные с костоправством
и воспалением. Независимо от предстоящего 28-го у нас в доме приема
поздравлений, Графиня Толстая (Льва) и Психологическое общество хлопочут о
каком-то обеде. На эти затеи я махнул рукой; говорят - не мое дело, пускай и
будет не мое. Написал я случайно стихотворения, о котором желал бы знать
твое мнение:

Гаснет заря в забытьи, в полусне... (см. т. 1).

Дружески жму тебе руку и передаю поклон моей больной и Екатерины
Владимировны. Передай мой усердный поклон супруге.

Твой А. Шеншин.